 |
 |
|
Дела учебные Эдгар По "Падение дома Ашеров" |
Дела учебные |
The Fall of the House of Usher IT WAS A DARK AND SOUNDLESS day near the end of the year, and clouds were hanging low in the heavens. All day I had been riding on horseback through country with little life or beauty; and in the early evening I came within view of the House of Usher. I do not know how it was - but, with my first sight of the building, a sense of heavy sadness filled my spirit. I looked at the scene before me - at the house itself - at the ground around it - at the cold stone walls of the building - at its empty eye-like windows - and at a few dead trees - I looked at this scene, I say, with a complete sadness of soul which was no healthy, earthly feeling. There was a coldness, a sickening of the heart, in which I could discover nothing to lighten the weight I felt. What was it, I asked myself, what was it that was so fearful, so frightening in my view of the House of Usher? This was a question to which I could find no answer. I stopped my horse beside the building, on the edge of a dark and quiet lake. There, I could see reflected in the water a clear picture of the dead trees, and of the house and its empty eye-like windows. I was now going to spend several weeks in this house of sadness - this house of gloom. Its owner was named Roderick Usher. We had been friends when we were boys; but many years had passed since our last meeting. A letter from him had reached me, a wild letter which demanded that I reply by coming to see him. He wrote of an illness of the body — of a sickness of the mind — and of a desire to see me - his best and indeed his only friend. It was the manner in which all this was said - it was the heart in it - which did not allow me to say no. Although as boys we had been together, I really knew little about my friend. I knew, however, that his family, a very old one, had long been famous for its understanding of all the arts and for many quiet acts of kindness to the poor. I had learned too that the family had never been a large one, with many branches. The name had passed always from father to son, and when people spoke of the "House of Usher", they included both the family and the family home. I again looked up from the picture of the house reflected in the lake to the house itself. A strange idea grew in my mind — an idea so strange that I tell it only to show the force of the feelings which laid their weight on me. I really believed that around the whole house, and the ground around it, the air itself was different. It was not the air of heaven. It rose from the dead, decaying trees, from the gray walk, and the quiet lake. It was a sickly, unhealthy air that I could see, slow-moving, heavy, and gray. Shaking off from my spirit what must have been a dream, I looked more carefully at the building itself. The most noticeable thing about it seemed to be its great age. None of the walls had fallen, yet the stones appeared to be in a condition of advanced decay. Perhaps the careful eye would have discovered the beginning of a break in the front of the building, a crack making its way from the top down the wall until it became lost in the dark waters of the lake. I rode over a short bridge to the house. A man who worked in the house — a servant — took my horse, and I entered. Another servant, of quiet step, led me without a word through many dark turnings to the room of his master. Much that I met on the way added, I do not know how, to the strangeness of which I have already spoken. While4 the objects around me - the dark wall-coverings, the blackness of the floors, and the things brought home from long forgotten wars - while these things were like the things I had known since I was a baby - while I admitted that all this was only what I had expected - I was still surprised at the strange ideas which grew in my mind from these simple things. The room I came into was very large and high. The windows were high, and pointed at the top, and so far above the black floor that they were quite out of reach. Only a little light, red in color, made its way through the glass, and served to lighten the nearer and larger objects. My eyes, however, tried and failed to see into the far, high corners of the room. Dark coverings hung upon the walls. The many chairs and tables had been used for a long, long time. Books lay around the room, but could give it no sense of life. I felt sadness hanging over everything. No escape from this deep cold gloom seemed possible. As I entered the room. Usher stood up from where he had been lying and met me with a warmth which at first 1 could not believe was real. A look, however, at his face told me that every word he spoke was true. We sat down; and for some moments, while he said nothing, I looked at him with a feeling of sad surprise. Surely, no man had ever before changed as Roderick Usher had! Could this be the friend of my early years? It is true that his face had always been unusual. He had gray-white skin; eyes large and full of light; lips not bright in color, but of a beautiful shape; a well-shaped nose; hair of great softness; - a face that was not easy to forget. And now the increase in this strangeness of his face had caused so great a change that I almost did not know him. The horrible white of his skin, and the strange light in his eyes, surprised me and even made me afraid. His hair had been allowed to grow, and in its softness it did not fall around his face but seemed to lie upon the air. I could not, even with an effort, see in my friend the appearance of a simple human being. In his manner, I saw at once, changes came and went; and I soon found that this resulted from his attempt to quiet a very great nervousness. I had indeed been prepared for something like this, partly by his letter and partly by remembering him as a boy. His actions were first too quick and then too quiet. Sometimes his voice, slow and trembling with fear, quickly changed to a strong, heavy, carefully spaced, too perfectly controlled manner. It was in this manner that he spoke of the purpose of my visit, of his desire to see me, and of the deep delight and strength he expected me to give him. He told me what he believed to be the nature of his illness. It was, he said, a family sickness, and one from which he could not hope to grow better — but it was, he added at once, only a nervous illness which would without doubt soon pass away. It showed itself in a number of strange feelings. Some of these, as he told me of them, interested me but were beyond my understanding; perhaps the way in which he told me of them added to their strangeness. He suffered much from a sickly increase in the feeling of all the senses; he could eat only the most tasteless food; all flowers smelled too strongly for his nose; his eyes were hurt by even a little light; and there were few sounds which did not fill him with horror. A certain kind of sick fear was completely his master. "I shall die," he said. "I shall die! I must die of this fool's sickness. In this way, this way and no other way, I shall be lost. I fear what will happen in the future, not for what happens, but for the result of what happens. I have, indeed, no fear of pain, but only fear of its result - of terror! I feel that the time will soon arrive when I must lose my life, and my mind, and my soul, together, in some last battle with that horrible enemy: FEAR!" Part Two RODERICK USHER, WHOM I HAD known as a boy, was now ill and had asked me to come to help him. When I arrived I felt something strange and fearful about the great old stone house, about the lake in front of it, and about Usher himself He appeared not like a human being, but like a spirit that had come back from beyond the grave. It was an illness, he said, from which he would surely die. He called his sickness fear. "I have," he said, "no fear of pain, but only the fear of its result - of terror. I feel that the time will soon arrive when I must lose my life, and my mind, and my soul, together, in some last battle with that horrible enemy: FEAR!" I learned also, but slowly, and through broken words with doubtful meaning, another strange fact about the condition of Usher's mind. He had certain sick fears about the house in which he lived, and he had not stepped out of it for many years. He felt that the house, with its gray walls and the quiet lake around it, had somehow through the long years gotten a strong hold on his spirit. He said, however, that much of the gloom which lay so heavily on him was probably caused by something more plainly to be seen — by the long-continued illness — indeed, the coming death - of a dearly loved sister - his only company for many years. Except for himself, she was the last member of his family on earth. "When she dies," he said, with a sadness which I can never forget, "when she dies, I will be the last of the old, old family - the House of Usher." While he spoke, the lady Madeline (for so she was called) passed slowly through a distant part of the room, and without seeing that I was there, went on. I looked at her with a complete and wondering surprise and with some fear — and yet I found I could not explain to myself such feelings. My eyes followed her. When she came to a door and it closed behind her, my eyes turned to the face of her brother — but he had put his face in his hands, and I could see only that the thin fingers through which his tears were flowing were whiter than ever before. The illness of the lady Madeline had long been beyond the help of her doctors. She seemed to care about nothing. Slowly her body had grown thin and weak, and often for a short period she would fall into a sleep like the sleep of the dead. So far she had not been forced to stay in bed; but by the evening of the day I arrived at the house, the power of her destroyer (as her brother told me that night) was too strong for her. I learned that my one sight other would probably be the last I would have - that the lady, at least while living, would be seen by me no more. For several days following, her name was not spoken by either Usher or myself; and during this period I was busy with efforts to lift my friend out of his sadness and gloom. We painted and read together; or listened, as if in a dream, to the wild music he played. And so, as a warmer and more loving friendship grew between us, I saw more clearly the uselessness of all attempts to bring happiness to a mind from which only darkness came, spreading upon all objects in the world its never-ending gloom. I shall always remember the hours I spent with the master of the House of Usher. Yet I would fail in any attempt to give an idea of the true character of the things we did together. There was a strange light over everything. The paintings which he made made me tremble, though I know not why. To tell of them is beyond the power of written words. If ever a man painted an idea, that man was Roderick Usher. For me at least there came out of his pictures a sense of fear and wonder. One of these pictures may be told, although weakly, in words. It showed the inside of a room where the dead might be placed, with low walls, white and plain. It seemed to be very deep under the earth. There was no door, no window; and no light or fire burned; yet a river of light flowed through it, filling it with a horrible, ghastly brightness. I have spoken of that sickly condition of the senses, which made most music painful for Usher to hear. The notes he could listen to with pleasure were very few. It was this fact, perhaps, that made the music he played so different from most music. But the wild beauty of his playing could not be explained. The words of one of his songs, called "The Haunted Palace", I have easily remembered. In it I thought I saw, and for the first time, that Usher knew very well that his mind was weakening. This song told of a great house where a king lived — a palace — in a green valley, where all was light and color and beauty, and the air was sweet. In the palace were two bright windows through which people in that happy valley could hear music and could see smiling ghosts - spirits -moving around the king. The palace door was of the richest materials, in red and white; through it came other spirits whose only duty was to sing in their beautiful voices about how wise their king was. But a dark change came, the song continued, and now those who enter the valley see through the windows, in a red light, shapes that move to broken music; while through the door, now colorless, a ghastly river of ghosts, laughing but no longer smiling, rushes out forever. Our talk of this song led to another strange idea in Usher's mind. He believed that plants could feel and think, and not only plants, but rocks and water as well. He believed that the gray stones of his house, and the small plants growing on the stones, and the decaying trees, had a power over him that made him what he was. Our books - the books which, for years, had fed the sick man's mind - were, as might be supposed, of this same wild character. Some of these books Usher sat and studied for hours. His chief delight was found in reading one very old book, written for some forgotten church, telling of the Watch over the Dead. At last, one evening he told me that the lady Madeline was alive no more. He said he was going to keep her body for a time in one of the many vaults inside the walls of the building. The worldly reason he gave for this was one with which I felt I had to agree. He had decided to do this because of the nature of her illness, because of the strange interest and questions of her doctors, and because of the great distance to the graveyard where members of his family were placed in the earth. We two carried her body to its resting place. The vault in which we placed it was small and dark, and in ages past it must have seen strange and bloody scenes. It lay deep below that part of the building where I myself slept. The thick door was of iron, and because of its great weight made a loud, hard sound when it was opened and closed. As we placed the lady Madeline in this room of horror I saw for the first time the great likeness between brother and sister, and Usher told me then that they were twins — they had been born on the same day. For that reason the understanding between them had always been great, and the tie that held them together very strong. We looked down at the dead face one last time, and I was filled with wonder. As she lay there, the lady Madeline looked not dead but asleep - still soft and warm - though to the touch cold as the stones around us. Part Three I WAS VISITING an old friend of mine. Roderick Usher, in his old stone house, his palace, where a feeling of death hung on the air. I saw how fear was pressing on his heart and mind, Now his only sister, the lady Madeline, had died and we had put her body in its resting place, in a room inside the cold walls of the palace, a damp, dark vault, a fearful place. As we looked down upon her face, I saw that there was a strong likeness between the two. "Indeed," said Usher, "we were born on the same day, and the tie between us has always been strong." We did not long look down at her, for fear and wonder filled our hearts. There was still a little color in her face and there seemed to be a smile on her lips. We closed the heavy iron door and returned to the rooms above, which were hardly less gloomy than the vault. And now a change came in the sickness of my friend's mind. He went from room to room with a hurried step. His face was, if possible, whiter and more ghastly than before, and the light in his eyes had gone. The trembling in his voice seemed to show the greatest fear. At times he sat looking at nothing for hours, as if listening to some sound I could not hear. I felt his condition, slowly but certainly, gaining power over me; I felt that his wild ideas were becoming fixed in my own mind. As I was going to bed late in the night of the seventh or eighth day after we placed the lady Madeline within the vault, I experienced the full power of such feelings. Sleep did not come - while the hours passed. My mind fought against the nervousness. I tried to believe that much, if not all, of what I felt was due to the gloomy room, to the dark wall-coverings, which in a rising wind moved on the walls. But my efforts were useless. A trembling I could not stop filled my body, and fear without reason caught my heart. I sat up, looking into the darkness of my room, listening — I do not know why - to certain low sounds which came when the storm was quiet. A feeling of horror lay upon me like a heavy weight. I put on my clothes and began walking nervously around the room. I had been walking for a very short time when I heard a light step coming toward my door. I knew it was Usher. In a moment I saw him at my door, as usual very white, but there was a wild laugh in his eyes. Even so, I was glad to have his company. "And have you not seen it?" he said. He hurried to one of the windows and opened it to the storm. The force of the entering wind nearly lifted us from our feet. It was, indeed, a stormy but beautiful night, and wildly strange. The heavy, low-hanging clouds which seemed to press down upon the house, flew from all directions against each other, always returning and never passing away in the distance. With their great thickness they cut off all light from the moon and the stars. But we could see them because they were lighted from below by the air itself, which we could see, rising from the dark lake and from the stones of the house itself. "You must not - you shall not look out at this!" I said to Usher, as I led him from the window to a seat. "This appearance which surprises you so has been seen in other places, too. Perhaps the lake is the cause. Let us close this window; the air is cold. Here is one of the stories you like best. I will read and you shall listen and thus we will live through this fearful night together." The old book which I had picked up was one written by a fool for fools to read, and it was not, in truth, one that Usher liked. It was, however, the only one within easy reach. He seemed to listen quietly. Then I came to a part of the story in which a man, a strong man full of wine, begins to break down a door, and the sound of the dry wood as it breaks can be heard through all the forest around him. Here I stopped, for it seemed to me that from some very distant part of the house sounds came to my ears like those of which I had been reading. It must have been this likeness that had made me notice them, for the sounds themselves, with the storm still increasing, were nothing to stop or interest me. I continued the story, and read how the man, now entering through the broken door, discovers a strange and terrible animal of the kind so often found in these old stories. He strikes it and it falls, with such a cry that he has to close his ears with his hands. Here again I stopped. There could be no doubt. This time I did hear a distant sound, very much like the cry of the animal in the story. I tried to control myself so that my friend would see nothing of what I felt. I was not certain that he had heard the sound, although he had clearly changed in some way. He had slowly moved his chair so that I could not see him well. I did see that his lips were moving as if he were speaking to himself. His head had dropped forward, but I knew he was not asleep, for his eyes were open and he was moving his body from side to side. I began reading again, and quickly came to a part of the story where a heavy piece of iron falls on a stone floor with a ringing sound. These words had just passed my lips when I heard clearly, but from far away, a loud ringing sound — as if something of iron had indeed fallen heavily upon a stone floor, or as if an iron door had closed. I lost control of myself completely, and jumped up from my chair. Usher still sat, moving a little from side to side. His eyes were turned to the floor. I rushed to his chair. As I placed my hand on his shoulder, I felt that his whole body was trembling; a sickly smile touched his lips; he spoke in a low, quick, and nervous voice as if he did not know I was there. "Yes!" he said. "I heard it! Many minutes, many hours, many days have I heard it - but I did not dare to speak! We have put her living in the vault! Did I not say that my senses were too strong? I heard her first movements many days ago — yet I did not dare to speak! And now, that story — but the sounds were hers! Oh, where shall I run?! She is coming — coming to ask why I put her there too soon. I hear her footsteps on the stairs. I hear the heavy beating of her heart." Here he jumped up and cried as if he were giving up his soul: "I TELL YOU, SHE NOW STANDS AT THE DOOR!!" The great door to which he was pointing now slowly opened. It was the work of the rushing wind, perhaps - but no — outside that door a shape did stand, the tall figure, in its grave-clothes, of the lady Madeline of Usher. There was blood upon her white dress, and the signs of her terrible efforts to escape were upon every part of her thin form. For a moment she remained trembling at the door; then, with a low cry, she fell heavily in upon her brother; in her pain, as she died at last, she carried him down with her, down to the floor. He too was dead, killed by his own fear. I rushed from the room; I rushed from the house. I ran. The storm was around me in all its strength as I crossed the bridge. Suddenly a wild light moved along the ground at my feet, and I turned to see where it could have come from, for only the great house and its darkness were behind me. The light was that of the full moon, of a blood-red moon, which was now shining through that break in the front wall, that crack which I thought I had seen when I first saw the palace. Then only a little crack, it now widened as I watched. A strong wind came rushing over me — the whole face of the moon appeared. I saw the great walls falling apart. There was a long and stormy shouting sound — and the deep black lake closed darkly over all that remained of the HOUSE OF USHER. Часть первая БЫЛ ТЕМНЫЙ И БЕЗМОЛВНЫЙ день ближе к концу года, и облака висели низко на небесах. Весь день я ехал верхом через (сельскую) местность с немногими признаками жизни или красоты, и ранним вечером я был в пределах видимости дома Ашеров. Я не знаю, как это случилось, но с первого взгляда на здание чувство тяжелой печали заполнило мой дух. Я смотрел на сцену передо мной: на сам дом, на землю вокруг него, на холодные каменные стены здания, на его пустые глазницы окон, на несколько мертвых деревьев, - я смотрел на эту сцену, и я бы сказал, с душой, полной печали, которая была не здоровым, не земным чувством. Была холодность и болезненное чувство в сердце, в котором я не мог найти ничего, что бы облегчило тяжесть, которую я чувствовал. “Что это было, - спрашивал я сам себя, - что это было такое страшное, пугающее в моем впечатлении от дома Ашеров?” На этот вопрос я не мог найти ответа. Я остановил свою лошадь около здания, на краю темного и спокойного озера. Там я мог видеть, отраженную в воде, ясную картину мертвых деревьев, и дома, и пустых глазниц окон. Теперь я собирался провести несколько недель в этом доме печали, в этом доме мрака. Его владельца звали Родерик Ашер. Мы были друзьями, когда были мальчишками, но много лет прошло со времени нашей последней встречи. Его письмо дошло до меня, дикое письмо, которое требовало, чтобы я ответил своим приездом. Он написал о болезни тела, о болезни ума и о желании видеть меня, своего лучшего и действительно единственного друга. Это было сказано таким образом, с такой сердечностью, которая не позволила мне сказать нет. Хотя в детстве мы проводили много времени вместе, я в действительности знал очень мало о моем друге. Я знал, тем не менее, что его семья принадлежала старинному роду и давно была известна благодаря своему пониманию всех видов искусств, и за многие некричащие проявления доброты к бедным. Я также знал, что эта семья никогда не была многочисленна, с большим количеством родственников. Имя всегда переходило от отца к сыну, и когда люди говорил о “Доме Ашеров”, они имели ввиду и семью, и дом. Я снова повернулся от картины дома, отраженного в озере, к самому дому. Странная идея родилась в моем мозгу, идея настолько странная, что я говорю о ней только потому, чтобы показать силу чувств, которые легли своей тяжестью на меня. Я действительно поверил, что все вокруг дома: и земля вокруг него, и сам воздух, были другими. Это не был воздух небес. Он поднимался от мертвых, гниющих деревьев, от серых стен и от неподвижного озера. Это был болезненный, нездоровый воздух, который я мог видеть, медленно двигающийся, тяжелый и серый. Стряхивая с себя оцепенение, которое было похоже на сон, я посмотрел более внимательно на само здание. Казалось, что наиболее заметным был его древний возраст. Все стены были целы, но все же казалось, что камни находились в состоянии постоянного разрушения. Возможно, внимательный глаз обнаружил бы начало разрушения фасада здания, трещину, которая начиналась с вершины стены и терялась в темных водах озера. Я переехал через короткий мост к дому. Человек, который работал в доме, слуга, взял мою лошадь, и я вошел. Другой слуга, тихо ступая, провел меня без слов через многие темные повороты в комнату своего хозяина. Многое из того, что я встречал на своем пути добавило, я не знаю как, к тому странному чувству, о котором я уже говорил. Хотя то, что окружало меня – темное покрытие стен, чернота полов и вещи, привезенные домой из давно забытых войн, хотя эти вещи были похожи на другие, которые я знал еще с младенчества, хотя я допускал, что все это было только тем, что я ожидал, я был все же удивлен тем странным идеям, которые рождались в моей голове от этих простых вещей. Комната, в которую я вошел, была очень большая и высокая. Окна были высокие, готические и расположенные так далеко от черного пола, что были за пределами досягаемости. Только немного света, красного цвета, пробивалось через стекло и служило для освещения предметов, стоявших ближе и больших по размеру. Мои глаза, тем не менее, пытались и не могли рассмотреть дальние высокие углы комнаты. Темные покрытия висели на стенах. Много стульев и столов использовались долгое-долгое время. Книги лежали по всей комнате, но не могли придать ей ощущение жизни. Я чувствовал печаль, висевшую над всем. Казалось, не было возможности спастись от этого глубокого, холодного мрака. Когда я вошел в комнату, Ашер поднялся с того места, где он лежал, и встретил меня с теплотой, в которую сначала я не мог поверить, что она была истинной. Выражение его лица, тем не менее, говорило мне, что каждое сказанное слово - правда. Мы сели, и в течение нескольких мгновений, пока он молчал, я смотрел на него с чувством грустного удивления. Определенно, ни один человек никогда прежде так не изменялся, как Родерик Ашер! Неужели то, что сидело передо мной могло быть другом моего детства? Это правда, что его лицо было всегда необычным. У него была серо-белая кожа, глаза большие и полные света, губы не яркие по цвету, но прекрасной формы, правильный нос, необыкновенно мягкие волосы – лицо, которое нелегко было забыть. Сейчас усиление этой странности его лица вызвало на столько большое изменение, что я почти не узнал его. Ужасная белизна его кожи и странный свет в его глазах удивили меня и даже испугали. Его волосы отрасли, и благодаря своей мягкости не падали вокруг его лица, а, казалось, лежали в воздухе. Я не мог, даже с усилием, увидеть в моем друге проявление простого человеческого существа. Таким образом, я сразу увидел изменения, которые произошли и происходили, и я вскоре обнаружил, что они были результатом его попытки избавиться от очень большой нервозности. Я был действительно подготовлен к чему-то подобному этому частично из-за его письма и частично, помня его мальчишкой. Его действия были сначала слишком быстры, а затем слишком спокойны. Иногда его голос, медленный и дрожащий от страха, быстро изменялся на сильный, мощный, тщательно размеренный и абсолютно контролируемый. Вот таким образом, он говорил о цели моего визита, о желании видеть меня и о глубоком восхищении и силе, которые, как он ожидал, получить от меня. Он рассказал мне, о том, что считает причиной своей болезни. Это была, он сказал, семейная болезнь, и та болезнь, от которой он не мог и надеяться на избавление, но это была, он добавил сразу, только нервная болезнь, которая без сомнения, скоро пройдет. Она проявляла себя во множестве странных чувств. Некоторые из них, когда он рассказывал о них, заинтересовали меня, но были за пределами моего понимания, возможно путь, которым он рассказал мне о них, добавил к ним странности. Он сильно страдал от болезненного обострения ощущений всех чувств; он мог есть только самую безвкусную еду, все цветы пахли слишком сильно для его носа, его глазам причинял боль даже небольшой свет и было только несколько звуков, которые не наполняли его ужасом. Какой-то вид болезненного страха полностью владел им. “Я умру, – он сказал. - Я умру! Я должен умереть от этой дурацкой болезни. Таким образом, именно так и не иначе, я должен проиграть. Я боюсь того, что случится в будущем, но не того, что случится, а его результата. У меня, на самом деле, нет страха боли, а только страх ее результата – ужаса! Я чувствую, что скоро придет время, когда я должен буду потерять мою жизнь и мой разум и мою душу, вместе, в какой-то последней битве с тем ужасным врагом: СТРАХОМ!” Часть Вторая РОДЕРИК АШЕР, КОТОРОГО я знал с детства, был сейчас болен и попросил меня приехать помочь ему. Когда я прибыл, я почувствовал что-то странное и ужасающее от огромного старого каменного дома, от озера перед ним и от самого Ашера. Он показался мне не человеческим существом, а похожим на духа, который вернулся из могилы. Это была болезнь, он сказал, от которой он, конечно, умрет. Он назвал свою болезнь страхом. “У меня, - он сказал, - нет страха боли, а только страх ее результата – ужаса. Я чувствую, что скоро придет время, когда я должен буду потерять мою жизнь, и мой разум, и мою душу, вместе, в какой-то последней битве с тем ужасным врагом: СТРАХОМ!” Я узнавал также, но постепенно, из обрывков фраз с неясным значением, другой странный факт о состоянии ума Ашера. У него был какой-то болезненный страх от дома, в котором он жил и из которого не выходил много лет. Он чувствовал, что дом, с его серыми стенами и неподвижным озером вокруг него, каким-то образом в течение многих лет оказывал сильное влияние на его дух. Он сказал, тем не менее, что подавленность, которая тяжким грузом лежала на нем, в основном, вероятно была, вызвана чем-то более простым для понимания - длительной болезнью, действительно, приближающейся смертью нежно любимой сестры, его единственной компании в течении многих лет. За исключением его самого, она была последним членом его семьи на земле. “Когда она умрет, - сказал он с грустью, которую я никогда не смогу забыть, - когда она умрет, я буду последним из старой-старой семьи – Дома Ашеров.” Когда он говорил, леди Маделина (так ее звали) прошла медленно через отдаленную часть комнаты, и не видя, того, что я был здесь, пошла дальше. Я посмотрел на нее с полным и вопрошающим удивлением, с некоторым страхом и все же обнаружил, что не мог объяснить себе подобные чувства. Мои глаза следовали за ней. Когда она подошла к двери, и она закрылась за ней, я снова посмотрел на лицо ее брата, но он закрыл свое лицо руками, и я мог видеть только, что тонкие пальцы, через которые текли слезы, были белее, чем когда-либо прежде. Болезнь леди Маделины долго была неподвластна ее докторам. Казалось, ее ничего не заботило. Медленно ее тело высыхало и слабело, часто на короткий период она могла впасть в сон, подобно сну мертвых. До сих пор ее не заставляли лежать в постели, но к вечеру того дня, когда я прибыл в дом, сила ее разрушителя (как сказал мне ее брат в тот вечер) была слишком сильна для нее. Я понял, что видел её, вероятно, последний раз, и больше, пока она жива, я её не увижу. В течение нескольких следующий дней её имя не упоминалось ни Ашером, ни мной, и в течение этого периода я старался вывести моего друга от его печального и угнетенного состояния. Мы рисовали и читали вместе или слушали, как будто во сне, дикую музыку, которую он играл. И таким образом, чем теплее и дружелюбнее становились наши отношения, я более отчетливо понимал бесполезность всех попыток принести счастье уму, от которого исходила только темнота, распространяя на все предметы мира всю бесконечную мрачность. Я всегда буду помнить часы, которые провел с хозяином Дома Ашеров. Все же у меня не получится передать идею истинного характера того, что мы делали вместе. Странный свет властвовал над всем. Картины, которые он рисовал, приводили меня в трепет, хотя я не знаю почему. Никакими словами невозможно описать эти картины. Если человек когда-либо рисовал идею, то этим человеком был Родерик Ашер. Для меня, по крайней мере, от его картин исходило чувство страха и удивления. Одну из этих картин можно описать словами, хотя очень слабо. На ней была изображена внутренняя часть комнаты, где могли бы лежать мертвые, с низкими стенами, белыми и простыми. Казалось, что она была очень глубоко под землей. В ней не было двери, не было окна, и не было света или горящего огня, однако, поток света проходил через нее, наполняя комнату ужасной, мертвенно-бледной яркостью. Я уже говорил о том болезненном состоянии чувств, от которого было больно слушать почти всю музыку, которую играл Ашер. Нот, которые он мог слушать с удовольствием, было очень мало. Этот факт, возможно, отличал музыку, которую он играл, от остальной музыки. Но дикую красоту его игры невозможно было объяснить. Слова одной из его песен, называвшейся “Дворец Приведений” я легко запомнил. В ней я понял, что я увидел, и впервые, что Ашер знал очень хорошо, что его ум слабеет. Эта песня рассказывала об огромном доме, где жил король – дворце в зеленой долине, где все было легким, и цветным, и красивым, и воздух был сладок. Во дворце было два ярких окна, через которые люди в этой счастливой долине могли слушать музыку и видеть улыбающихся приведений - духов, кружащихся вокруг короля. Дверь дворца была из самых дорогих материалов красного и белого цвета, через нее проникала и другие духи, единственной обязанностью которых было петь своими прекрасными голосами о том, как мудр был их король. Но пришла тьма, песня продолжалась, и теперь те, кто входили в долину, видели сквозь окна в красном цвете фигуры, которые двигаются под расстроенную музыку, в то время как через дверь, теперь бесцветную, мертвенно-бледная река из приведений, хохочущих, но более не улыбающихся, устремляется наружу навсегда. Наш разговор об этой песне вызвал в уме Ашера другую странную идею. Он верил, что растения могут чувствовать и думать, не только растения, но и камни, и вода также. Он верил, что серые камни его дома, и маленькие растения, растущие на камнях, и гниющие деревья, имели власть над ним, которая превратила его в то, чем он был. Наши книги, книги, которые годами питали ум больного человека, имели, как можно было ожидать, тот же самый дикий характер. Некоторые из этих книг Ашер сидел и изучал часами. Его главное восхищение вызывало чтение одной очень старой книги, написанной для какой-то забытой церкви, рассказывающей о Надзоре за Мертвыми. Наконец, однажды вечером он сказал мне, что леди Маделины больше нет в живых. Он сказал, что собирается подержать ее тело на время в одном из многочисленных подвалов внутри здания. Я чувствовал, что должен согласиться с той земной причиной, которую он предоставил мне. Он решил сделать это из-за природы ее болезни, из-за странного интереса и вопросов ее врачей и из-за большого расстояния до кладбища, где члены его семьи лежали в земле. Мы вдвоем перенесли ее тело к месту ее временного пристанища. Подвал, в который мы поместили ее, был маленьким и темным, и в прошлых веках, должно быть, видел странные и кровавые сцены. Он находился глубоко под той частью здания, где я спал. Толстая дверь была из железа, и из-за своего большого веса издавала громкий, тяжелый звук, когда открывалась и закрывалась. Когда мы поместили леди Маделину в это ужасное место, я впервые увидел огромное сходство между братом и сестрой, и Ашер сказал мне тогда, что они были близнецами, они родились в один день. По этой причине между ними всегда было большое понимание, и связь, которая удерживала их вместе, была очень сильна. Мы посмотрели вниз на ее мертвое лицо в последний раз, и я наполнился удивлением. Когда она лежала там, леди Маделина выглядела не мертвой, а спящей, все еще мягкой и теплой, хотя если дотронуться, она была холодной, как камни вокруг нас. Часть третья Я БЫЛ В ГОСТЯХ у моего старого друга, Родерика Ашера, в его старом каменном доме, его дворце, чувство смерти висело в воздухе. Я видел, как страх давил на его сердце и ум. Сейчас его единственная сестра, леди Маделина, умерла, и мы поместили ее тело на место ее временного пристанища, в помещение внутри холодных стен дворца, в сырой, темный подвал, ужасающее место. Когда мы смотрели вниз на ее лицо, я заметил, что между ними было очень сильное сходство. “Действительно, – сказал Ашер, - мы родились в один день, и связь между нами всегда была сильна”. Мы не смотрели долго вниз на нее, потому, что наши сердца наполнились страхом и удивлением. На ее лице все еще был небольшой румянец, и, казалось, на ее губах была улыбка. Мы закрыли тяжелую железную дверь и вернулись в комнаты наверху, которые едва ли были менее мрачными, чем подвал. И сейчас в болезненном мозгу моего друга произошла перемена. Он ходил из комнаты в комнату торопливыми шагами. Его лицо было, если возможно, более и более мертвенно-бледным, чем раньше, и свет в его глазах потух. Временами он сидел часами, глядя в никуда, как будто прислушиваясь к какому-то звуку, которого я не мог слышать. Я чувствовал, как его состояние медленно, но уверенно овладевало мной, я чувствовал, как его дикие идеи начали укрепляться в моем собственном мозгу. Когда я шел спать поздно ночью на седьмой или восьмой день после того, как мы поместили леди Маделину в подвал, я испытал полную власть таких чувств. Сон не шел, хотя часы проходили. Мой ум боролся против нервозности. Я пытался поверить, что многое, если не все, того, что я чувствовал, было вызвано мрачной комнатой, темными покрытиями стен, которые при поднимающемся ветре приходили в движение на стенах. Но мои попытки были бесполезны. Дрожь, которую я не мог остановить, наполнила моё тело, и страх без причины сковал моё сердце. Я сел, глядя в темноту моей комнаты, прислушиваясь, я не знаю почему, к каким- то низким звукам, которые появлялись, когда гроза затихала. Чувство ужаса легло на меня тяжелым грузом. Я надел мою одежду и начал нервно ходить по комнате. Я ходил совсем недолго, когда я услышал легкие шаги, приближающиеся к моей двери. Я знал, что это был Ашер. Через мгновение я увидел его в моей двери, как обычно очень бледного, но в его глазах был дикий хохот. Все равно, я был рад его компании. “И ты не видел этого?” – сказал он. Он поспешил к одному из окон и открыл его в грозу. Сила ворвавшегося ветра чуть не сбила нас с ног. Это была, действительно, грозовая, но прекрасная ночь, и дико странная. Тяжелые, низко висящие облака, которые, казалось, давили на дом и летели изо всех направлений друг против друга, всегда возвращались, но никогда не удалялись на большое расстояние. Своей огромной толщиной они закрыли весь свет луны и звезд. Но мы могли видеть их, потому что они были освещены снизу самим воздухом, который мы могли видеть, поднимающийся от темного озера и от камней самого дома. “Ты не должен, тебе не следует смотреть на все это!- сказал я Ашеру, когда вел его от окна к стулу. – Это явление, которое так удивляет тебя, наблюдалось также в других местах. Возможно, озеро является причиной. Давай закроем это окно - воздух холодный. Вот одна из историй, которую ты любишь больше всего. Я буду читать, а ты будешь слушать и таким образом мы переживем эту устрашающую ночь вместе”. Старая книга, которую я взял, была написана дураком для дураков, и она не была, по правде говоря, книгой, которую любил Ашер. Это была, тем не менее, единственная книга, в пределах досягаемости. Он, казалось, слушал спокойно. Потом я перешел к части рассказа, в которой сильный мужчина, хорошо выпивший, начинает ломать дверь, и звук сухого дерева, во время того, как он ломает, можно слышать по всему лесу вокруг него. Здесь я остановился, потому что мне показалось, что из какой-то очень отдаленной части дома до моих ушей доносились звуки, похожие на те, о которых я читал. Должно быть, сходство этих звуков заставило меня заметить их, потому что сами звуки, сливаясь со звуками усиливавшейся грозы, не могли остановить или заинтересовать меня. Я продолжал историю и читал о том, как мужчина, теперь вошедший через сломанную дверь, находит странное и ужасное животное такого типа, который часто описывается в этих старых рассказах. Он ударяет его, и оно падает, с таким криком, что ему приходится закрыть уши руками. Здесь я снова остановился. Сомнений быть не могло. На этот раз я услышал отдаленный звук, очень похожий на крик животного в рассказе. Я пытался контролировать себя так, чтоб мой друг не заметил ничего из того, что я чувствовал. Я не был уверен, что он слышал звук, хотя он заметно изменил свое поведение. Он медленно подвинул свой стул так, что я не мог видеть его хорошо. Я видел, что его губы двигались, как будто он говорил сам с собой. Его голова упала вперед, но я знал, что он не спал, потому что его глаза были открыты, и он раскачивался из стороны в сторону. Я начал читать снова и скоро дошел до части рассказа, где тяжелый кусок железа падает на каменный пол со звоном. Только эти слова слетел с моих губ, как я отчетливо услышал, но издалека, громкий звенящий звук – как будто что-то железное действительно упало тяжело на каменный пол, или как будто железная дверь закрылась. Я полностью потерял контроль над собой и вскочил со стула. Ашер все еще сидел, раскачиваясь немного из стороны в сторону. Его глаза были устремлены на пол. Я бросился к его стулу. Когда я положил руку на его плечо, я почувствовал, что все его тело дрожало, болезненная улыбка коснулась его губ, он говорил тихим, быстрым и нервным голосом, как будто не знал, что я был там. “Да! – сказал он, - Я слышал это! Много минут, много часов, много дней я слышал это, но я не посмел сказать! Мы положили ее живую в подвал! Разве я не говорил, что мои чувства были слишком остры? Я слышал ее первые движения много дней назад, все же я не посмел сказать! И теперь эта история – но звуки были ее! О, куда мне бежать?! Она идет, идет спросить, почему я положил ее туда слишком скоро. Я слышу ее шаги на лестнице. Я слышу тяжелое биение её сердца.” Тут он вскочил и вскрикнул, как будто душа выходила из его тела: “Я ГОВОРЮ ТЕБЕ, СЕЙЧАС ОНА СТОИТ У ДВЕРИ!!” Огромная дверь, на которую он указывал, теперь медленно открылась. Эта была работа бушующего ветра, возможно, - но нет, - за дверью стояла фигура, высокая фигура в саване, фигура леди Маделины Ашер. Ее белое платье было в крови. И следы ее ужасных попыток освободится были на каждой части ее тонкой фигуры. Мгновение она оставалась дрожать у двери, затем, с тихим криком, упала тяжело на своего брата; в своей боли, когда она, наконец умерла, она увлекла его вниз за собой на пол. Он тоже был мертв, убитый своим собственным страхом. Я выскочил из комнаты, я бросился из дома. Я побежал. Гроза вокруг меня была во всей своей силе, когда я пересек мост. Неожиданно дикий поток света начал двигаться по земле у моих ног, и я повернулся посмотреть, откуда он мог идти, потому что за моей спиной были только огромный дом и его темнота. Свет шел от полной луны, кроваво-красной, которая сейчас сияла через ту трещину в стене фасада, ту трещину, которою я думал, я заметил, когда впервые увидел замок. Тогда это была только маленькая трещина, сейчас она расширялась, пока я смотрел. Сильный ветер пронесся надо мной – полностью появилось лицо луны. Я увидел как огромные стены развалились на части. Послышался долгий звук грозового раската – и глубокое черное озеро сомкнулось мрачно над всем, что осталось от ДОМА АШЕРОВ. Appearance-появление, внешний вид, наружность |